Неточные совпадения
Вл. Соловьев, при всем
своем мистицизме,
строил очень разумные, рассудительные, безопасные планы теократического устройства человеческой жизни, с государями, с войной, с собственностью, со всем, что
мир признает благом.
Человечество, как бы предоставленное самому себе в делах этого
мира, в историческом творчестве культуры и общественности, беспомощно
строило свою антропологию,
свое человеческое учение об обществе и о пути истории.
Но, к счастью, между мной и диким зеленым океаном — стекло Стены. О великая, божественно-ограничивающая мудрость стен, преград! Это, может быть, величайшее из всех изобретений. Человек перестал быть диким животным только тогда, когда он
построил первую стену. Человек перестал быть диким человеком только тогда, когда мы
построили Зеленую Стену, когда мы этой Стеной изолировали
свой машинный, совершенный
мир — от неразумного, безобразного
мира деревьев, птиц, животных…
В самом деле, спросите порознь каждого человека нашего времени о том, считает ли он не только похвальным, но достойным человека нашего времени заниматься тем, чтобы, получая за это несоразмерное с трудами жалованье, собирать с народа — часто нищего — подати для того, чтобы на эти деньги
строить пушки, торпеды и орудия убийства против людей, с которыми мы желаем быть в
мире и которые этого же самого желают по отношению нас; или тем, чтобы опять за жалованье посвящать всю
свою жизнь на устройство этих орудий убийства, или на то, чтобы самому готовиться к убийству и готовить к этому людей?
— Но разве это может быть, чтобы в тебя заложено было с такой силой отвращение к страданиям людей, к истязаниям, к убийству их, чтобы в тебя вложена была такая потребность любви к людям и еще более сильная потребность любви от них, чтобы ты ясно видел, что только при признании равенства всех людей, при служении их друг другу возможно осуществление наибольшего блага, доступного людям, чтобы то же самое говорили тебе твое сердце, твой разум, исповедуемая тобой вера, чтобы это самое говорила наука и чтобы, несмотря на это, ты бы был по каким-то очень туманным, сложным рассуждениям принужден делать всё прямо противоположное этому; чтобы ты, будучи землевладельцем или капиталистом, должен был на угнетении народа
строить всю
свою жизнь, или чтобы, будучи императором или президентом, был принужден командовать войсками, т. е. быть начальником и руководителем убийц, или чтобы, будучи правительственным чиновником, был принужден насильно отнимать у бедных людей их кровные деньги для того, чтобы пользоваться ими и раздавать их богатым, или, будучи судьей, присяжным, был бы принужден приговаривать заблудших людей к истязаниям и к смерти за то, что им не открыли истины, или — главное, на чем зиждется всё зло
мира, — чтобы ты, всякий молодой мужчина, должен был идти в военные и, отрекаясь от
своей воли и от всех человеческих чувств, обещаться по воле чуждых тебе людей убивать всех тех, кого они тебе прикажут?
На основании их она
строила себе
свой идеальный
мир, без страстей, без нужды, без горя,
мир, весь посвященный добру и наслажденью.
Относительно Причинки Флегонт Флегонтович питал самые розовые надежды и
строил очень широкие планы, причем ссылался на имена очень веских лиц в купеческом
мире, обещавших ему
свое содействие, помощь, кредит и т. д. Из его слов получался такой вывод, что все предшествовавшие работы были только сплошным рядом всевозможных ошибок, но зато теперь он, Флегонт Собакин, достаточно умудренный тяжелым опытом, будет бить наверняка и уж маху не даст ни в каком случае.
В самом деле, мы впадаем в страшное самообольщение, когда считаем
свои писания столь важными для народной жизни; мы
строим воздушные замки, когда полагаем, что от наших слов может переменяться ход исторических событий, хотя бы и самых мелких. Конечно, приятно и легко
строить воздушные
миры
Буржуа есть вечная фигура в этом
мире, он не связан обязательно с каким-либо
строем, хотя в капиталистическом
строе он достигает
своего наиболее яркого выражения и самых блестящих побед.
Греховность человеческой природы не допускает только возможности совершенного и абсолютного по
своему значению социального
строя, т. е. наступления Царства Божьего на этой земле и в этом времени, до преображения
мира.
Но христианский
мир сумел жить и
строить свое учение так, как будто бы этика евангельская и этика закона никогда не сталкивались.
— Да! Да! Да! Каждый идет туда, куда его тянет, — неожиданно воодушевляясь, говорит Ольга. — Я
строю свои мечты в заоблачных далях; Лида Воронская, Чермилова то есть, живет в
мире сказочных грез; Саня Орлова…
— Здесь это сделать некогда, да и мне не по силам; я вам только коротко скажу, что это были какие-то отшельники в
миру: они
строили себе маленькие хаточки при
своих родных домах, где-нибудь в закоулочке, жили чисто и опрятно — как душевно, так и во внешности.
Трагизм положения людей христианского
мира в том, что, по неизбежному недоразумению, христианскими народами принято было, как свойственное им религиозное учение, такое учение, которое в
своем истинном значении самым определенным образом отрицало, разрушало весь тот
строй общественной жизни, которым жили уже эти народы и вне которого не могли себе представить жизни.
В том, что народы христианского
мира приняли в скрытом, извращенном виде то учение, которое в
своем настоящем значении неизбежно должно было разрушить тот
строй жизни, в котором они живут и с которым не хотят расстаться, — в этом причина страданий христианских народов.